До 1917 года среди революционеров нередко возникали споры: как и кого должна подвергать репрессиям будущая революция?
В 1908 году большевик Владимир Адоратский (1878—1945) спросил у В. И. Ленина, как бы он стал действовать, если бы и вправду оказался в роли Робеспьера, главы революционного правительства. "Владимир Ильич полушутя наметил такой план действий: "Будем спрашивать, — ты за кого? за революцию или против? Если против — к стенке, если за — иди к нам и работай". Надежда Константиновна, присутствовавшая при разговоре (мы сидели втроем в комнате), заметила скептически: "Ну вот и перестреляешь как раз тех, которые лучше, которые будут иметь мужество открыто заявить о своих взглядах". Замечание это было, конечно, справедливо, но, тем не менее, Владимир Ильич всё-таки был прав".
Сейчас может показаться, что Владимир Ильич сказал нечто очевидное, но это было совершенно не так. Ведь многие воспринимали революцию как своего рода историческое воздаяние и возмездие: наказание её былым врагам и награду тем, кто боролся за неё. Если говорить про классы, то так оно и было, но в отношении отдельных людей нередко выходило совсем иное: порой революция отправляла за решётку или даже к стенке заслуженного человека, долгие годы сидевшего во имя революции на каторге (например, Фанни Каплан). И в это же самое время доверяла ответственный пост прожжённому реакционеру, если только он мог быть революции полезен. Но такова уж логика истории, и с ней необходимо свыкнуться...
А насчёт использования революцией её идейных врагов... как известно, многие служившие в Красной армии генералы и офицеры оставались по взглядам противниками большевиков, даже монархистами. "Многие из них, — писал Троцкий, — по собственным словам, ещё два года тому назад считали умеренных либералов крайними революционерами, большевики же относились для них к области четвёртого измерения". Но это отнюдь не мешало красным использовать их знания и опыт для победы в гражданской войне. То же касалось и гражданских специалистов.
Большевик Владимир Бонч-Бруевич вспоминал беседу Ленина с одним крупным железнодорожником. Глава Совнаркома поинтересовался:
— А какой вы партии?
— Я октябрист...
— Октябрист! — изумился Ленин. — Какой же это такой "октябрист"?
— Как какой?.. Настоящий октябрист. Помните: Хомяков, Родзянко — вот наши сочлены...
— Да, но они, насколько мне известно, сейчас в бездействии...
— Это ничего... Их здесь нет... но идея их жива...
— Идея жива... Вот удивительно... Это интересно... очень интересно... Но вы, старый октябрист, работать-то хотите по вашей специальности?
— Конечно... Без работы скучно...
Это Ленина вполне устраивало: "настоящий октябрист" был тут же назначен в Советское правительство заместителем наркома.
"Оригинальный человек этот октябрист, — говорил потом Ленин, — не скрывает своих правых убеждений, а работать будет".
Тем более Ленин старался привлечь к работе правых социалистов. "Нам чиновники из меньшевиков нужны, - говорил он, — так как это не казнокрады и не черносотенцы, которые лезут к нам, записываются в коммунисты и нам гадят". "Если нам иной товарищ казался оппортунистом, — писал большевик Георгий Ломов, — к которому и подойти близко не хотелось, Владимир Ильич, узнав, что это крупный организатор промышленности в прежнее время, просиживал с ним часами, стараясь его привлечь..." Одним из таких способных организаторов был социал-демократ Леонид Красин. "Башка, но великий буржуй", — отзывался о нём Ленин. На вопрос, почему Красин не работает, Владимир Ильич ответил: "Встречаюсь... Ухаживаю за ним, как за барышней... Не хочет... Всё равно — придёт к нам со временем..."
Владимир Ильич радовался, когда узнавал, что старые крупные учёные соглашаются работать вместе с большевиками: "Вот так, одного за другим, мы перетянем всех русских и европейских Архимедов, тогда мир, хочет не хочет, а — перевернётся!"