Смотрю советские фильмы и понимаю, что нынешние люди не могут жить так, как герои прошлого. Более того, те песни и музыка, что звучали с экранов кинотеатров, по радио, с концертных площадок, на улицах во время торжественных шествий и праздников не могут быть восприняты адекватно. Образ жизни настолько потерял гармонию, равновесие и осознание смысла этой жизни, что прошлая культура не в состоянии играть роль вдохновителя и умиротворителя. Она может только раздражать, как любое непонятное и чуждое действо. И это относится не только к советскому прошлому. Это касается всего огромного пласта европейской культуры, начиная от эпохи Возрождения, когда целью этой культуры стало совершенствование человека в духовно-нравственном отношении. Когда состраданию, одухотворенной любви, поиску идеала, возвеличиванию подвига самоотречения, труда на благо ближнего, взаимопомощи, дружбы и долгу стало предаваться огромное значение.
Анализируя настоящее и прошлое, понимаешь правоту марксистов. Не культура создает общество, а общество генерирует культуру, наиболее полно соответствующую состоянию духа и социальной свободе населения. Когда задачей общества было стремление поднять человека над обыденностью ради того, чтобы забыть земные страдания, невзгоды, войны и социальное неравенство, когда власть имущим необходимо было утвердить дух над плотью, чтобы стыдливо прикрыть пропасть между богатством и бедностью, тогда культура создавала образцы красоты духовной в человеческом поступке, образе мыслей и жизни. Гражданственность имела значение как идеал в делах и мыслях людей, а красота выступала как природное свойство души и тела любого человека вне его происхождения и социального статуса. Культура приводила общество к пониманию, что материальное благополучие еще не главное в этой жизни. Она непрестанно напоминала человеку, что без страдания мир сей не существует. Как бы ни комфортна была твоя жизнь, как бы богато ты ни жил, страдание всегда рядом с тобой. И не только в образе бедных и обездоленных, но и в твоем собственном бытии, изобильно усеянном болезнями, смертями близких, и наконец, твоей собственной бренностью: старости и смерти.
Советская культура и искусство, несмотря на необходимый созидательный пафос, оптимизм и целеустремленность, не чуждались трагизма, слез, переживаний и глубины сострадания к ближнему. В них впервые проявилось стремление соединить трагизм реальной человеческой судьбы, связанной со смертью и расставанием, с необходимость жить и бороться не ради куска хлеба, а ради созидания и счастья. Смерть не страшна, когда «все остается людям».
Кто поймет слова советской песни: «Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь»? А ведь в этих словах заключен смысл того, почему культура прошлого стремилась ввысь, а не вниз, на землю. Именно поэтому культура воспитывала в человеке «стремление к звездам» (per aspera ad astrum), что миг прекрасен силой переживания духовного, силой вдохновения, слез, улыбки, но не переживанием вкуса съеденной солянки или радостью купленного платья.
Гуманисты даже разделили эти мгновения человеческой жизни по степени низших и высших удовольствий и эмоциональных переживаний. Ведь если ты слушаешь музыку, то ты получаешь от этого удовольствие. Но удовольствие получает человек в равной степени, когда ест сладкую булочку, или чешет пятку. А доступность этих удовольствий несоизмеримо разная. Что-то вкусное есть, или чесать, или чихать гораздо доступнее, чем слушать, переживать, сосредотачивая в себе силу душевного наслаждения.
Ушедший миг, становящийся прошлым, очень сильно влияет на будущее. Переживание духовное, как более острое и завораживающее душу, становится объектом и целью твоего будущего. Так рождаются жажда знаний, жажда дружбы, любви, подвига, труда.
Удовольствия примитивные тоже могут стать целью в будущем. Но их слабость и быстрое угасание в памяти, редко требуют от человека напряжения его духовных и умственных сил. Хотя они и желанны, но лишь как повседневность, доступная без усилий, не более. За сладкую булочку или приятное почесывание человек не будет жертвовать жизнью, хотя и вступит с удовольствием в конфликт с окружающим. Но вот за культурные ценности, за возможность получить удовольствие от знаний, если они вдруг становятся социально недоступными, за друзей и радость общения с ними, за радость творческого труда, человек готов идти на бой и даже жертвовать жизнью. И как ни странно, никогда за них не будет вступать в конфликт с окружающими., потому что этот конфликт уничтожит красоту и радость переживаний.
Но вот изменилась экономическая ситуация в обществе. Материальные блага стали социально доступны всем, но далеко не всем по факту получения. Став равными членами общества, люди остались далеко не равными материально. Экономика воздушного пузыря или пирамиды МММ (как хотите) создала иллюзию ценности материального благополучия.
И тогда нынешний век решил, что примитивные доступные удовольствия гораздо важнее, чем эмоциональные переживания высокого уровня. Борьба за удовольствие от сладкой булочки, нового платья или солнца на пляже стала смыслом и целью жизни большинства. Эти чисто физические удовольствия снижают работу души, поскольку не требуют усилий ни умственных, ни эмоциональных. А удовольствия духовные требуют эмоционального напряжения, требуют усилий умственных, заставляют не только радоваться, но и плакать сострадая. Не случайно в христианстве считается способность плакать, сопереживая – даром Божьим. Но вы подумайте, сколько же работы потребуется душе, чувствам и разуму, чтобы в напряжении сопереживания пережить радость или горе ближнего и при этом заплакать. Разве это под силу современному человеку?
Когда-то у Аристотеля в его этике это называлось катарсис», т.е. очищение души сопереживанием. Катарсис являлся необходимым элементом сценической культуры. Но какой катарсис можно пережить там, где герои говорят свои монологи, делая акробатические номера в одеждах, подобранных не по эпохе, а по абсурду?
Игра актера должна была как можно глубже погрузить ваш разум и чувства в слова, чтобы одним порывом вызвать в вас именно этот катарсис. Нынешняя пьеса имеет целью разбить вашу эмоциональную сосредоточенность, не дать вам пережить катарсис, а заблудиться в противоречиях между действием и словом. Это не осовременивание, к сожалению, а система, разработанная для снижения эмоционального напряжения, для смешения эпох и их характера.
Человек воспитан с детства на стереотипе. И чем чаще повторяется этот стереотип, тем глубже он проникает в душу и тем сильнее ответная реакция души на знакомый эмоциональный фон. Так, маленький ребенок, видя плачущего, сам начинает плакать, потому что в нем уже живет стереотип: слезы – страдание и боль. Он перестает баловаться, когда видит сдвинутые строго брови родителя, потому что в нем сформирован стереотип: строгий взгляд, сдвинутые брови – наказание, твое поведение – не правильно.
Так формировались церковные службы, где не только строгий ритуал и обрядовость играли роль, но стереотип, сформированный звуковым оформлением службы. Существовала определенная музыкальная культура, за рамки которой нельзя было выходить. И в данном случае стереотип был необходим не для ограничения развития музыкальной культуры, а для создания в душе молящегося определенного настроя. Человек в любом чужом городе приходил в храм и словно попадал в родной дом: все знакомо, узнаваемо, эмоционально определенно. Даже с развитием портесного пения, количество новых песнопений было не просто ограниченно, а написано на основе определенных распевов, не выходя за определенную форму.
Сейчас даже в церкви стремятся разбить стереотип, уничтожить привычку, внося беспрестанно новые мелодии в знакомые тексты, уродуя даже привычное осьмогласие, так что не поймешь, на службу ты пришел или в филармонию. Молитвенного настроя подобные новшества не создают, зато создают возможность своевольничать архиереям и даже настоятелям отдельных храмов, рисоваться оригинальностью и нестандартностью.
Выйти из стереотипа никогда не было свойственно человеку, даже на началах духовного совершенства и поиска новых выразительных образов, слов, цвета, звука. Разнообразие всегда заключалось в узнаваемую форму, именуемую жанром или стилем. Человек легко мог отличить барокко от романтизма, или ренессанс от готики.
Сама природа учила человека стереотипу через повторяемость суточных изменений, через времена года, климатические зоны. В свою очередь между разными народами устанавливалась схожесть в образе жизни, питании, традициях там, где природа позволяла им это единство, но резко разграничивала народы иных территорий. Повторяемость, узнаваемость всегда будили эмоции и способствовали рождению глубинных переживаний в душе человека. Схожесть между старым и новым, отвечающим запросам души, развивала и наполняла особым смыслом культуру.
Но теперь выйти из стереотипа означает не совершенствование и поиск красоты, а уничтожение смысла культуры. С одной стороны унифицируются и нивелируются все этнические особенности различных культур, от еды до техники и строительства домов. С другой – разрушение и разрыв всех некогда единых систем. Нет больше никаких канонических форм, стилей и жанров. Кумиром творцов стало «неординарное мышление», оригинальность и не традиционность.
По большому счету, культура в ее старом осмыслении, как духовное совершенствование человека, перестала существовать. В настоящий момент есть только культура физических удовольствий. От еды, от дизайна квартир, одежды, от физиологического соединения плоти, именуемого сексом.
Все, что выходит за рамки физиологии, раздражает и возмущает. Даже публичные европейские концерты классической музыки на стадионах или гольф-полях уже не прежние концерты классики. Это обычная попса, только написанная двумя или тремя веками ранее. Не случайно прот. Чаплин отозвался о Моцарте, как о попсовом композиторе, а многоумные интеллигенты начинают спор, о том, что музыка Сольери ничем не хуже музыки Моцарта и завидовать Моцарту Сольери никак не мог. Все верно. Моцарт дан вам лишь в пределах попсы. Это все равно, что из работ Константина Маковского взять работы чисто мещанского заказного характера и содержания: красивые картинки для гостиных и будуаров.
То, что это система, призванная снизить общий интеллектуальный уровень человека, сделать его своевольным, безответственным и капризным в своем бесконечном потребительстве, сомнений быть не может. Но вот заговор ли это элит? Вряд ли.
Экономика, а не элиты определяют ход событий. А экономика, основанная на потребительском спросе, естественно, заставит искать пути, на которых человеческие амбиции и духовные запросы будут сведены к нулю, где политика будет определяться удовольствиями от почесываний и от съедения сладкой булочки, а не слезами сострадания или стремлением к совершенству через знания и труд. Кроме того, экономика, основанная на потребительстве – это иллюзия процветания, это легко создаваемые миллиардные состояния, легко концентрируемые производства, но в основе своей имеющие воздушный пузырь коммерческого обмана. Когда он лопнет, закончится эпоха потребительства, то человечество в большинстве своем не сможет сориентироваться и сорганизоваться, поскольку никогда не пыталось развить в себе духовные потребности, задуматься о будущем, а ограниченный эмоциональный опыт не даст людям возможности стать коллективом, способным поставить общие интересы выше личных. Ведь для того и совершенствовалась предыдущая культура, что эмоциональное развитие личности позволило бы ей стать личностью будущего коммунистического общества.
Все в человеке поддается воспитанию. Капитал не хочет терять свою функцию паразитизма на человечестве. А прислужники капитала не хотят расстаться с иллюзией, что их богатство и власть – наилучшее, что существует в жизни.
То, что начала экономика, продолжает идеология, воспитывая в людях жажду потребления, но не желание знать и чувствовать. А чтобы человек не очень задумывался, есть ли в мире что-то прекрасное, есть ли в жизни люди, умеющие быть выше других в своем творчестве и делах, его начинают уверять, что любой гений такой же, в сущности, обыватель и поклонник низменных страстей и пороков, как и все грешные люди. И люди забывают, что по плодам узнается гений, а не по тарелке супа, съеденной им, и радостно говорят: « Он мал, как мы, он мерзок, как мы!». И нет современного Пушкина, который с негодованием бросил бы толпе: « Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».
Да, мир стал свободней, отступил от ненужных условностей и ограничений, от жестких правил этикета или религиозного ритуала. Но в то же время он потерял идеал, к которому когда-то стремился, потерял то особое состояние души, которое дают лишь глубокие переживания высоких чувств. Мир потерял то, что в изобилии имело прошлое: величие и красоту души. А потеряв, нынешний мир перестал понимать прошлое.
«Что он Гекубе? Что ему Гекуба?». Классика всегда была трудна для понимания большинству, но ведь совсем недавно она была источником вдохновения, необходимым элементом красоты и наслаждения гармонией звуков, глубиной музыкального образа.
Когда-то оперные арии или романсы пелись народом. Их слова знали наизусть, как и строфы любимых поэтов. Симфонические произведения становились предметом такого же восторга и почитания как нынешние рок-группы или шансонье.
Еще хуже обстоят дела с советским культурным наследием. Прекрасные мелодии, литературные произведения, живопись попали под пресс идеологического катка, получив от «скорбных умом» перестроечников мерзкий эпитет «совок». Разрыв осуществился насильно. По сути, народная, далеко не рафинированная элитарная, как в эпоху абсолютизма, но тем не менее, высокая по духу и образности, советская культура стала чужой своему же народу.
Жаль, неизмеримо жаль, что современность осознает себя настолько исключительной, что связь с прошлым ей абсолютно не нужна, даже если это прошлое хранит в себе образцы силы духа и глубины чувств.