Фото: Фред Гринберг/РИА Новости
Надо хотя бы понять: а что мы будем выбрасывать сейчас, какую жизнь мы выкинем на свалку? Что она означает?
Когда я впервые об этом услышал, о сносе пятиэтажек, то сразу понял одну вещь. Для меня этот снос — отнюдь не многообещающий, «интересный» политический момент, потому что ни в какое «народное возмущение» я, увы, не верю. Больше того, я его боюсь. Не интересна мне и популярная идея о том, что «все это гигантская афера» и так далее. Ну, афера. А что, мало у нас гигантских афер? Мне кажется, что тема волнует всех нас совсем по другой причине.
Прощание с пятиэтажками — это вообще-то прощание с целой цивилизацией. С планетой. Ну а если совсем просто — это прощание со всей нашей жизнью. И дело даже не в том, что эту жизнь «выселят» куда-то в Новую Москву. Нет.
Я просто хорошо помню, что, когда мы, то есть наша семья, в начале 60-х переезжали в блочную девятиэтажку по улице Трехгорный Вал, 18 (дома этой серии, кстати говоря, тоже будут сносить), строители как раз «добивали» старую деревянную Пресню. Одноэтажные домики по Большевистской улице и вокруг в переулках. Выравнивали бульдозерами бывшие садовые участки с яблоневыми деревьями. Долбили или разбирали на кирпичи торчащие из голой земли печки. Волокли доски с торчащими гвоздями на грузовиках. По всей земле вокруг этих последних снесенных деревянных домов валялись осколки прежней жизни: покореженные куклы, катушки из-под ниток, старые календари, какие-то меховые шапки, тряпье, мусор… И все это пахло смертью.
Примерно то же самое ожидает и пятиэтажки. Вместе с ними исчезнут многие привычные вещи, например, родительские библиотеки. Исчезнет старая бытовая техника: а кому она нужна? Исчезнет вся эта мебель: кресла, диваны, «стенки». Когда Москву выселяли и заново вселяли в прошлый раз — это, конечно, были не только деревянные дома, но и коммуналки, — исчез целый слой московской бытовой культуры. Старые вещи тогда никто не берег. Их просто некуда было ставить в новых квартирах. Их выбрасывали тоннами. Посуда, эти смешные ситечки для чая, любимые самовары, старые пластинки на 78 оборотов с патефонами, старые ковры, зеркала, люстры, даже кузнецовские тарелки — все перекочевало в лучшем случае на барахолки и в комиссионки. А чаще просто на помойки. Это касалось и книг, и домашних архивов, и даже фотографий.
Но если это так, то надо хотя бы понять: а что мы будем выбрасывать сейчас, какую жизнь мы выкинем на свалку? Что она означает?
…Это была жизнь, сложившаяся как зыбкий островок между двумя мировыми бурями, двумя океанами, такой мостик между одной исторической пропастью и другой — после Сталина и перед Путиным. Пятиэтажки — это наши Фидель Кастро и Юрий Гагарин, вновь разрешенные Ильф и Петров и Сергей Есенин, такой золотисто-наивный, на дешевых фотопортретиках. Это страстная любовь к Хемингуэю и не менее страстная ненависть к фашистам, причем не только к немецким, а и вообще ко всем (а фашисты, по тогдашним понятиям, — это и расисты, это те, кто не любит, например, «наших» негров, «наших» арабов, «наших» вьетнамцев, ау, где вы, эти фундаментальные ценности советского человека?). Вера в инопланетян, в чудо-йогу, в есть ли жизнь на Марсе (да, конечно, есть, ее не может не быть!) — это все тоже пятиэтажки.
Пятиэтажки — это мир, который очень трудно вот так описать, настолько он сложен, многолик, многослоен. Пятиэтажки — это очереди и дефицит, радость по самым простым поводам: палка сухой колбасы, карп зеркальный, полудохлый в отделе «Свежая рыба», сосиски, пельмени, азу по-татарски в кулинарии. Вино «Алиготе». Сухое белое.
Пятиэтажки — это не только советское, но и постсоветское. Это первые «евроремонты», «Санта-Барбара», невиданная сантехника, которую вставили, блестящую и сказочную, в старые санузлы, это пластиковые окна, это утепление и улучшение, вновь, с помощью новых наворотов, улучшенная вручную жизнь, новенькие компьютеры между старых книжных полок, это мечта о том, что все будет хорошо…
И это мир, который мы потеряем вот-вот, на наших глазах. Он исчезнет, как исчезли Древний Рим и Древняя Греция. Его больше не будет.