Смена культурных ориентиров.

Дети впитывают впечатления, не слишком задумываясь над происходящем или сказанном. Услышанное или увиденное уходит вглубь подсознания, но не исчезает и иногда вдруг проявляется воспоминанием какой-то давно слышанной и забытой фразы.

Так однажды вспомнились мне слова бабушки, любившей читать и увлекавшейся романами еще в гимназические дореволюционные годы.

Читая Диккенса, она сказала как-то вскользь : «Не люблю современные (то есть советские) переводы. Они слишком грубые»

Но мы читали книги в советских переводах и никогда не задавали себе вопросов, насколько они правильны, грубы или насколько точно передают авторский текст и настроение.

Бабушкину фразу мне пришлось вспомнить в период нашей перестройки. Уже с самого начала 90-х, еще в период советской власти книгопечатание вдруг понеслось вскачь. Стали печатать огромными тиражами, вернее, не тиражи стали огромными. Они и в советское время были миллионными. Печатать стала масса частных издательств и редакций. Тиражи не были большими, но вот количество издательств с лихвой восполняли тиражи некогда централизованных типографий.

Печатали все, что еще недавно числилось дефицитом: Дюма, Стивенсона, Майн Рида, Купера, и даже не издававшихся у нас Мея, Эжена Сю вплоть до бульварных романов об  Арсене Люпене и других сыщиках тогдашнего детективного жанра.

Но чтобы издать новые произведения, нужны были переводчики. Нужны были средства, чтобы оплачивать переводы.  Более того, бабушкина фраза стала идеологическим знаменем нашей новой перестроечной интеллигенции. И издатели, не желая платить переводчикам, стали публиковать романы дореволюционными переводами.

Первое разочарование меня постигло при чтении «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Она была издана в переводе Набокова, и даже в переводе типографии Мамонтова Александры Рождественской. Были переводы и Заходера, и некоего Яхнина.

Но мне-то это произведение было известно в академическом издании с комментариями  и отличными иллюстрациями, в самом совершенном переводе Нины Демуровой и со стихами в переводе Маршака.

А потом мне попался новый перевод Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». И если перевод «Алисы в стране чудес» даже таким знатоком литературы, как писатель Набоков, меня мягко говоря, разочаровал, то новый перевод Марселя Пруста просто поверг в ужас, настолько он был бездарен. Казалось, что сам переводчик не очень хорошо понимает фразы, которые тщится изложить на русском языке, блуждая в них, как незабвенный Ежик в тумане.

Вот тогда мне и пришлось сказать себе, что не так уж неправа была бабушка, заметив разницу литературных переводов во времени. Только правота ее была обращена не в ту сторону. Дореволюционные переводы оказались весьма вольными неточными пересказами того, что было написано. Конечно, в стране, где все должно было быть в высшей степени аристократично и благородно, которая продолжала жить по заветам гоголевских дам, которые не говорили слово «воняет» о тарелке, а только то, что она «дурно себя ведет», в полной мере это отношение к фразам  сохранилось и в литературных переводах.

Потери изысканного слога возвышенных натур, к которому привыкла бабушка, замененного в советских переводах точностью языка и полным соответствием авторскому тексту, не могли  не удручать ее. 

Слова героя Зощенко, «грубый век, грубые нравы. Романтизьму нету» прочно утвердились в головах перестроившихся бывших советских редакторов. И они стали не только печатать дореволюционные книги в старом переводе, но и подрядили новых халтурщиков от литературы на переводы за небольшие деньги.

И теперь мы имеем то, что имеем. Кучу бездарных переводов и подспудное желание читать авторов в подлиннике, чтобы не возникало отвращение к такому писателю как Марсель Пруст или Джеймс Джойс, когда в переводе они не только непонятны, но еще и абсолютно не литературны и не имеют того особого флера, который их отличает, и который удавалось передать талантливым советским переводчикам.

А теперь от литературных горестей перейдем к горестям киношным.

Здесь тоже произошли странные перемены. И не столько у нас, сколько на Западе.

Если вы помните франко-итальянские ленты режиссеров неореализма, если даже вы смотрели сериалы детективного жанра, например, о комиссаре Мегре, а потом вам пришлось смотреть новые ленты, в основном тоже сериалы о том времени 50-60 годов, то вы можете легко заметить разницу не в игре артистов, а в обстановке.

Двадцатый послевоенный век, отснятый по горячим следам реальной жизни и послевоенный век, воспроизведенный на новых лентах и по новым технологиям, убеждает нас, что нам показывали и показывают два разных мира.

Один прозаически бедный, некомфортный, но без агрессивного столкновения классово и социально разных людей, терпеливый, уважительный и смиренный, занятый только конкретными делами без вспышек злобных эмоций и упреков власти и аристократам, другой же – фешенебельный,  где в умах просчитывается только  доход,  и в то же время грубый и наглый там, где размещаются простолюдины.

Даже в изображении давно прошедшего  режиссеры прошлого века не стремились показывать роскошь и богатство, следуя за правдой жизни, историческими фактами и здравым смыслом.

Ведь мы не увидим роскошных особняков ни в одном провинциальном городе. Даже купеческие дома не отличались роскошью, богатством и наличием анфилады комнат.

Проедьте по Руси и загляните в старинные усадьбы не Голициных или Шереметьевых, а сохранившиеся дома обычных мелкопоместных дворян. Вы найдете очень скромненький классицизм с деревянными колонами, мезонином, холодными комнатами, такой, как описывали его Тургенев или Гоголь. 

Интерьер усадеб

Конечно, на фоне окрестных крепостных деревень и эти усадьбы выглядели богато. Но они не покажутся богатыми на фоне нынешних коттеджей и вилл наших нуворишей. (Может быть, именно поэтому нынешние властьимущие богачи не стремятся сохранить наше архитектурно-культурное наследие. Оно для них слишком дешево и не помпезно)

Нельзя путать дворцы Юсуповых, Голицыных или царские с обычными дворянскими особняками, еще встречающимися в провинции и в московском Замоскворечье.

В той же Франции доктор и даже аристократ живут в довольно скромных усадьбах, а провинциальные города еще хранят скромность построек далеких веков.

Но вот прошло время. И что мы видим? Мы видим всех дворян, всю элиту и высшее сословие в роскошных особняках, надменно презрительными и повязанными личными связями и коррупцией самым демонстративным образом.

Естественно, простолюдины платят той же монетой: наглостью, хамством, угрозами и ропотом.

Странное перерождение.

И уж коль скоро мы в течение 70-50 лет видим разительные перемены в отношении демонстрации прошлого, то что нам думать о ныне рассказываемых сказках о прошлых веках, от Средневековья до эпохи барокко. 

Трудно понять, почему столь яростно приукрашивают свой быт в совсем недавнюю пору те, кто стал владельцами мира? Хочется доказать, что в то время аристократы и богатые так и были богатыми и недоступными по образу жизни простым людям? 

Или это намеренная демонстрация нынешнего благодатного времени для всех, в которое богатые могут рисоваться своими богатствами, потому что и бедные живут не в нищете?

Скорее всего, причина гораздо более прозаична. И у писателей, и у историков, и тем более, у режиссеров нет ныне понимания реальной картины ни прошлого, ни настоящего. Нет ни вкуса, ни подлинного аристократизма духа. Они вульгарны и по-мещански обожают все яркое, броское, чтобы побольше позолоты и зеркал.

Они меряют мир по своим недалеким представлениям: раз богатый, то значит особняк и роскошь. А то, что еще 70 лет назад роскошь была только в распоряжении единиц,и именно  тогда  мир был более демократичным и умеренным в потреблении, они понять не могут.

Особняки Рублевки

Интерьер новых особняков. Без великих и значимых имен. Просто особняки безвестных любителей роскоши.

Иными словами, наш век разделил богатство и бедность гораздо более глубокой пропастью, чем это было еще совсем недавно. Уважение и спокойные взаимоотношения богатых и бедных свидетельствовали о социальном равноправии, пусть не полном, но все-таки существующем.

Наш же век породил зависть бедных. Их неуважение к богатым оказалось спровоцировано их социальной униженностью и невозможностью иметь свободу и достоинство без имущественного ценза.

Мы думаем, что наш век поднялся по уровню жизни и по правам и свободам над недавнем прошлым. Но если присмотреться к самым мелким деталям, от журналов типа Форбс или Сноб, к образу жизни элиты, к озлобленности простолюдинов и к киношном навязывании роскоши как образа жизни высшего типа людей, окажется, что мы ушли от той демократии, что установилась в обществе в 19 веке, а потом  после второй мировой войны, от надежд на социализм и социальное равенство, ушли очень далеко и воплотили в жизнь только один-единственный идеал героя мультфильма «Падал прошлогодний снег»